Чикаго
Я сразу признаюсь: мне не нравится в Америке. Как-то там неуютно.
Мне нравится, скажем, в Лиссабоне, или в Сиене, или в Стокгольме. Мне нравится, когда мостовые замощены булыжником, есть готический собор, на улицах стоят столики и можно выпить кофе. (Исключение: Питер.)
Так что я прошу прощения у всех, кто любит Америку, — я не смогу отдать ей должное. Желающих, да и нежелающих, отсылаю к восторженной записи
ddaschka, с которой мы сходили в чикагскую филармонию (но об этом позже), о том, как она полюбила Америку. А у меня здесь будет скепсис.Начнём по порядку. Каждый приезжающий в Чикаго первым делом идёт смотреть на The Bean.
Классная штука.
Если у человека есть в руках фотоаппарат, то он погиб: остановиться невозможно.
Лучше всего приходить у будний день, желательно на рассвете или на закате. Иначе вокруг толпится слишком много народу, и ВСЕ фотографируют, причем не просто так (такого полно и где-нибудь перед Сан-Марко), а в попытках сделать как можно более оригинальный кадр.
Первым делом мы пошли смотреть на лестницу, где Брайан де Пальма в «The Untouchables» переснял Эйзенштейна. Chicago Union Station.
Интерьеры абсолютно сталинские, напоминают московский метрополитен. Вокзал был открыт в 1925.
Та самая лестница. В реальности довольно маленькая, прямо скажем; смешная по сравнению с одесской, которую я когда-то пропрыгал наверх на одной ножке и после этого чуть не умер.
Приятно пройтись по набережной.
Интерлюдия: коллеги.
Коллега.
Перехожу к сильным впечатлениям. Сильное впечатление номер один — огромное количество небоскребов эпохи эклектики и модерна. Петербужцам предлагаю представить себе Елисеевский магазин высотой этажей в семьдесят — и улицы, сплошь таким образом застроенные. Вот отсюда выходит Кевин Костнер в последнем кадре «Неприкасаемых».
Небоскреб не получается сфотографировать так, чтобы получилось красиво. Но и посмотреть на него так невозможно. Парадный вход и вестибюль (там, где пускают заглянуть внутрь) — роскошные, но охватить взглядом здание невозможно. Наступает когнитивный диссонанс.
Интересно наблюдать за очень плавным переходом от ар-деко к классицизму типа сталинского.
Везде хочется зайти в вестибюль, но не везде пускают (это — в том же здании, из которого выходит Костнер).
Впечатение номер два — метро на железных эстакадах, EL, elevated train. Центр пронизывают несколько линий метро, большинство на поверхности.
Под этими эстакадами всегда полумрак.
И кажется, что ты попал в кино про гангстеров.
Впечатление номер три — чудовищное, невероятное засилие общепита, и в особенности Старбакса. Представить это невозможно; можно только приехать и своими глазами увидеть, что от одного Старбакса видно следующий — и так везде.
Встречаются и совсем безумные заведения.
Если уж общепит — то Potbelly.
Наконец, впечатление номер четыре — невероятно кайфовые джаз- и блюз-бары. Каждый, каждый день есть выбор куда пойти. Что касается блюза, то в Buddy Guy’s мы так и не попали, зато раза три были в B.L.U.E.S.
Зашли на классический джаз в Andy’s.
И дважды были в моем теперь любимом месте: The Green Mill («proud of its checkered Prohibition-era past» — сообщает путеводитель).
Там много всего кайфового, но самое замечательное — статуя, рекламирующая пиво Schlitz («The beer that made Milwaukee famous») и табличка «Niema Schlitza niema piwa». Я помнил это название по танго-сцене из «Запаха женщины», но всегда думал, что это Аль Пачино там так шутит: «Schlitz. No Schlitz? Blatz. No Blatz? Improvise». Оказалось — не шутит! Пиво Blatz тоже существует. Смехота.
У джаз-фламенко-джипси гитариста Alfonso Ponticelli, внешне похожего на моего друга философа М., я даже купил диск. Он в ответ сбацал что-то русское.
Музыкальная пауза.
А с уже упомянутой
ddaschka мы сходили в филармонию на концерт Muti returns. Насладились симфонией Моцарта, а потом спали на Брукнере (Даша, впрочем, утверждает, что не спала, но я тут свидетельствовать не могу — спал).И о музеях. В музее естественной истории стоит самый большой в мире скелет тирранозавра по кличке Сью. А также много других диназавров, скелетов, чучел, костюмов, сокровищ, мумий и проч., и проч. (опять из путеводителя: «„Natural history“ is taken to include anything non-white and non-European»). Гигантская секция чучел напоминает Зоологический музей в Питере; вот, кстати, о чем надо бы сделать подробный фотоотчет.
Art Institute содержит каких-то невероятных размеров коллекцию импрессионистов, а также XX век в большом количестве — но это все и так видели, а вот вам лучше красотка Юдифь (1540) не известного мне раньше фламандца Яна Хемессена.
И очередная женщина-ложка Джакометти.
Такие дела.
Нью-Йорк
В Нью-Йорке мне тоже неуютно, но в этот приезд я как-то немного с ним примирился.
Центральный парк — это всё-таки очень хорошо.
Сэндвич с пастрами и малосольные огурцы в Katz’s Deli — это замечательно.
Если постараться, можно найти классные детали. Вот, например, ящички на почте:
А на Union Square обнаружился колхозный рынок. Продаются помидоры, разливают горячий сидр с корицей. Жить можно.
Когда мы сидели в очередном то ли испанском, то ли итальянском баре в East Village, Е. сформулировала так: найти в Нью-Йорке приятное место — это найти что-то, непохожее на Нью-Йорк. Итальянскую кондитерскую. Испанский бар. Какой-нибудь викторианский уголок в Gramercy Park, откуда не видно небоскребов. С другой стороны, тут действительно можно всё это найти, и еще примерно что угодно другое. Те, кто любят Нью-Йорк, наверное, это и любят.
